– Ладно, дед, без агитации. Скажи-ка лучше, кем ты работал? – в голосе Серого послышалась издёвка.
– А вы, молодой человек, мне не тычьте. Молоды передо мной… А работал я много где, – с гордостью в голосе ответил дед. – И лес валил, возил в деревне после войны. Застрянет по осени здоровенный воз в грязи, лошадь тянет, да куда ей одной вытянуть. Мужики подналягут, и мы, ребятня, не отстаём. Так, бывало, упираемся, аж штаны на заднице по швам трещат. – Толстяк хохотнул. Дед не обратил на это внимания. – Вот и подумайте, молодой человек, что с внутренностями, какой на них напор. Страну из руин поднимать надо было. И весь народ лямку тянул. Каждый на своём месте. Кто у станка стоял до потери сознания, кто в конторе сидел ночами, сутками не спал. Кто где, но все на страну работали. На общее благосостояние. Смогли бы вы так? – Никто не откликнулся на вопрос старика. – То-то. Кишка тонка. А мы здоровьем жертвовали ради страны. Ради людей. Правильно говорят, что страна – это и есть люди. И ни в какого бога мы не верили. Ни сил, ни времени на это баловство не было. Надеялись только на свои силы. Сила наша была в единстве. Помогали друг другу, заботились. На поруки брали недобросовестных. Воспитывали. И сажали, кто не хотел перевоспитываться. И расстреливали. Как без этого? А теперь никто никому не нужен. Каждый сам за себя. Как крысы, тащат всё по норкам, – призывно звучал голос деда.
– Сдаётся мне, что полком вы командовали, дедушка, – сказал толстый пациент, выделяя голосом «вы».
– Полком, да не тем, – снова отчеканил старик.
– Это как?
– А вот так.
– Ой, что-то темнишь… темните, дедушка, – съязвил Серый.
«Тёмный дедушка, – подумал священник. – Властный, непреклонный. Людей не любит, хоть и говорит, что ради людей, ради страны жил».
– После выслуги лет в органах работал на заводе, – разговорился старик. – За твёрдость и преданность идее коммунизма люди избрали парторгом. Почти десять лет парторгом был.
– Я так и знал – коммуняка! Речи толкает, – воскликнул Серый, повернувшись вполоборота на кровати. – Такие, как ты, дед, были НКВДэшниками-мучителями. Твёрдой рукой своих же, русских, убивали.
– Да. Мы изучали по истории, – поддержал приятеля Данила.
– Кто заслуживал, того и убивали. Невиновных не расстреливали.
– Хорошо, что разогнали вас, – не слушая «коммуняку», говорил «атеист». – Народ вздохнул свободно.
– А что лично вам, юноша, эта свобода дала?
– Да всё.
– Перечислите, что именно.
– Пошёл ты, дед.
– Сказать-то и нечего, – хрипло засмеялся «парторг». – А я вам, молодой человек, скажу. Насмотрелся я на политических. Всё какие-то бредовые идеи в их головах… Вот и сносили им головы с плеч долой. Чего думать, как надо государством управлять? Уже продумали умные люди. Слушай и делай, что говорят.
– Лучше при демократах жить, чем при советской власти с ГУЛАГами. Теперь с тобой разговаривать не буду. Ненавижу тебя. Твари! – надрывно выкрикнул толстяк. – Такие, как ты, моего прадедушку загубили, когда он в тридцать восьмом году письмо написал в обком партии о воровстве в районе. Неизвестно, где сгинул. Даже могилку не указали, твари. Моя прабабка умерла, а дедушку в детдом забрали. Слышь ты? Ненавижу! Ещё на церковь нападаешь? Попы, по крайней мере, в тюрьмы не сажали и не убивали тех, кто мыслил иначе.
– А разве демократы делают по-другому? Они просто хитрее, – спокойно сказал старый коммунист. – Разрушают наше государство. Убирают с важных постов достойных людей, а то и убивают по-тихому, а вам, молодым, головы забивают всякой ерундой, вроде свободы слова. А что она даёт? Как в анекдоте: поводок собаке удлинили, зато миску с едой дальше отодвинули – не достать.
Резкий свет заставил всех прикрыть глаза.
– Пятая палата, что у вас происходит? Здесь кому-то плохо? Доктора разбудить? – послышался резкий женский голос.
Отец Иоанн приоткрыл глаза. В расстёгнутом белом халате в палату вошла пожилая медсестра. Священник видел её впервые. Принимала его в отделение и ставила капельницу молодая высокая блондинка. С ласковым голосом.
– Забыли, что в больнице находитесь? Устроили тут политические дебаты. Хотите, чтобы нарушение режима в больничном листе отметили? Не нарывайтесь. Если ещё раз больные из соседних палат в ординаторскую с жалобой придут, то пеняйте сами на себя, – усмирила медработница пациентов из пятой палаты.
– Спим, спим, Инна Эдуардовна, – усмехнулся Серый.
– Евтееву покой нужен. Он на контроле. Завтра – операция. А вы устроили…
– Поп начал, – подал голос старик. – Проповеди читал перед смертью, – сказал злорадно.
– Прекратите. Как вам не стыдно! – повысила медсестра голос на старого пациента. – Вам же самому завтра будут удалять узлы…
– Неправда. Зачем вы врёте, дедуля? – выпалил юнец. – Это я у батюшки спросил, а он мне ответил. Мы шёпотом разговаривали, а вы сразу орать стали.
– И ты врёшь. Вы не шёпотом разговаривали, – выкрикнул в ответ тщедушный дед, грозно сдвинув мохнатые брови.
– Успокойтесь! Укладывайтесь спать, иначе доктора разбужу, – повелительным тоном сказала медсестра, спрятав руки в карманы белого халата.
– Всё, тишина! – скомандовал толстяк, повернулся к стене и натянул на голову одеяло.
– Я выключаю свет. Чтоб тишина была, – приказала Инна Эдуардовна.
Свет потух. Женщина тихо прикрыла за собой дверь. Послышались удаляющиеся уверенные шаги. Снова полутьма захватила власть в палате.
Отец Иоанн повернул голову в сторону старого коммуниста и тихо произнёс:
– Дедушка, извините, если я вас чем-то обидел.
– Извиняю, – резко ответил дед, – если никому не будешь головы морочить.
Ночная словесная схватка на время изменила ход мыслей священника. Он никогда не считал коммунизм злом, а потому не верил бумагомарателям, которые твердили, что в советское время люди враждебно относились к религии. Всерьёз думал – врут, пишут по заказу. Оказалось – некоторые до сих пор ненавидят тех, кто верит в Бога, особенно священнослужителей. Семья Евтеевых не испытала репрессий: все родственники – законопослушные граждане. Не стремились к богатству, известности, не пытались никому навязывать своих идеалов. Жили, как предлагала власть. Тихо жили – тихо умерли. К пятидесяти шести годам отец Иоанн вынес формулу жизни: «Не иди против власти, не считай себя умнее умных – будешь жить безбедно».
Снова начала стучаться мысль: «Не желал скрупулёзно копаться в своих грехах. Думал, что жизнь хороша тогда, когда она нравится. И чем же ты отличаешься от обычных прихожан? Тем, что стоишь у престола? Ведь ты для прихожан был искушением. Знал об этом и всё равно искушал».
Теперь батюшке оставалось надеяться, что Человеколюбец по слёзной молитве простит грехи – только надо верить. Перед операцией священник был бы рад хоть что-то изменить, но не успеет за ночь.
Не зря в народе говорят: крепок русский человек задним умом!
Глава 3
«Необыкновенный» человек
В Куревске почти каждый житель знал в лицо Петра Петровича Никитина. Горожане повторяли его имя и отчество, как заветные слова. Евтеев тоже слышал от жены много хороших слов о местной знаменитости, но фамилию учителя в семье произносили редко: в небольшом городе фамилия неважна, если знаменит сам человек. Прославился Пётр Петрович самозабвенным служением образованию и трепетным отношением к детям. Более тридцати лет посвятил школе и ученикам.
Окружающие называли учителя «необыкновенным». Он казался им не таким, как все обыкновенные люди. Кроме того, многие обыватели маленького города не понимали, зачем дома одеваться, «как на работу», и тщательно бриться даже по воскресеньям.
Что-то необыкновенное и в самом деле было в Петре Петровиче. Природа обделила этого мужчину красотой тела: он был долговязым. Обычно высокие худые мужчины стесняются астенического телосложения, начинают невольно сутулиться, напоминая шахматного коня. Учителя не смущали собственная худоба и высокий рост. Никто и предположить не мог, что любимый всеми педагог многие годы делал специальные упражнения для хорошей осанки. Залысины, увеличивающие и без того высокий лоб, тоже не пугали школьного преподавателя: Пётр Петрович давно заметил, что собеседники не рассматривали его, а глядели в глаза. Он и сам знал о притягательной силе своего взгляда.
С первых лет работы в школе учитель не мог спокойно засыпать ночами: думал о любимых воспитанниках. На работу летел, как на крыльях. С трепетом открывал ученические работы и, проверяя задачи и уравнения, с замиранием сердца молил, чтобы вытянули его слабенькие ученики на «тройку». Учительская душа радовалась, когда «тройка» выходила. С болью в сердце сокрушался, если кто-то из слабеньких ребят не мог получить удовлетворительную оценку. На следующий день назначал таким ученикам дни для дополнительных занятий и после уроков занимался с ними математикой и геометрией. Бесплатно. Во времена его молодости так делали все педагоги. Но он до сих пор подтягивал школьников безвозмездно, несмотря на то, что его коллеги-ровесники перестроились под напором нового времени.